«Пациенты с COVID-19 умирают одни» Европейские и американские врачи о том, как лечат коронавирус в разных странах

Пандемия коронавируса беспрецедентно увеличила нагрузку на национальные системы здравоохранения. В странах, где счет больных идет на тысячи, врачам и медперсоналу приходится трудиться до изнеможения, забыв о свободном времени и личной жизни, а порой — решать, кто из пациентов умрет, а кто получит лечение и шанс на выздоровление. «Медуза» публикует переводы монологов европейских и американских врачей о том, как лечат коронавирус в разных странах.

Бриттани Банкхед-Кендалл, врач-исследователь Массачусетской больницы общего профиля, Бостон

Заболев коронавирусом, в большинстве случаев вы можете остаться дома, пить изотонические спортивные напитки и есть крекеры. Должно полегчать. <…> Если есть серьезные симптомы (а именно затрудненное дыхание), вас должны госпитализировать. Это случается нечасто. Мы помогаем таким пациентам, применяя растворы для профилактики обезвоживания и обеспечивая их дополнительным кислородом. Как только вы почувствуете себя лучше и окажетесь дома, начнется домашний карантин. Вы будете сдавать анализы, пока не получите отрицательный результат.

Мы еще не знаем, по какой причине некоторые люди заболевают серьезнее и их приходится помещать в отделение интенсивной терапии. Иногда пациент несколько дней находится в стабильном состоянии, но вдруг его самочувствие ухудшается — требуется все больше и больше кислорода. Это называется острый респираторный дистресс-синдром. В этом случае необходим дыхательный аппарат.

Такие случаи самые опасные для врачей, поскольку мы находимся в прямом контакте с дыхательными путями и риск заразиться сильно увеличивается. Обычно мы можем сделать что-то между стадией «немного кислорода» (в ходе нее используется носовая канюля) и аппаратом искусственной вентиляции легких. Но по опыту Китая и Италии мы знаем, что всем пациентам, которым требуется больше кислорода, потребуются дыхательные аппараты.

Часто дыхательные аппараты помогают человеку восстановиться, но иногда после заметного улучшения случается остановка сердца. Такое бывало и у молодых здоровых пациентов. К сожалению, мы не знаем, почему это происходит и что можно сделать. Есть несколько потенциальных способов лечения, но ни один из них не имеет доказанной эффективности. Другая проблема — растущее число перфораций кишечника, требующих хирургических мер.

Пока ситуация развивается по итальянскому сценарию, поэтому наше медицинское сообщество напугано. В Италии, как и в США, очень хорошая система здравоохранения, но она перегружена пациентами. Врачи вынуждены сортировать пациентов как на войне. Старых и слабых отпускают, и только молодых, имеющих больше шансов на выздоровление, обеспечивают дыхательными аппаратами.

Мауро дʼАмброзио, медбрат больницы Fatebenefratelli в Милане 

Если у пациента серьезные проблемы со здоровьем, из-за которых у него нет шансов выжить, мы должны отдать койко-место и другие ресурсы тому, у кого больше шансов. Это сложный этический выбор, но нам приходится его делать. Анестезиологам — независимо от того, как это будет преподнесено в СМИ, — приходится выбирать, кого они подключают к аппарату искусственной вентиляции легких, а кого нет. 

Роберто Консентини, руководитель центра неотложной медицинской помощи больницы Папы Римского Иоанна XXIII в Бергамо 

В первые дни эпидемии зараженные равномерно распределялись в течение дня и в основном жаловались на умеренные лихорадку и бронхит. Теперь большинство пациентов приходят во второй половине дня, многие из них страдают тяжелой формой пневмонии, которая требует интенсивной терапии и искусственной вентиляции легких. Каждый день между 16:00 и 18:00 случается потрясение — к нам приходит огромная волна пациентов, среди которых очень много тяжелых. Подобная ситуация возникает только во время землетрясений — но в отличие от них, эпидемия продолжается уже третью неделю, и ей не видно конца. 

Анонимный доктор одной из государственных больниц Великобритании

Инфекционное отделение, где я работаю, теперь стало отделением коронавируса. Это «красная зона» — одна из самых заразных зон. К нам поступают все пациенты, у которых был положительный тест, за исключением тех, которые настолько серьезно больны, что им требуется интенсивная терапия. Мы знаем, что некоторые из наших пациентов умрут.

Неделю назад мне выдали полный набор средств индивидуальной защиты (СИЗ). Он состоит из респиратора FFP3, защитного щитка для лица, хирургического халата и двух пар перчаток. Но недавно нам сказали не беспокоиться об этом: «Отнеситесь к этому как к сезонному гриппу». Теперь мы должны носить обычную хирургическую маску, пару коротких перчаток и пластиковый фартук, который не закрывает тело целиком, как хирургический халат. В одежде, которая может быть заражена коронавирусом, я должен идти на осмотр к другим пациентам. 

Это противоречит европейским рекомендациям и рекомендациям ВОЗ. В руководствах говорится, что при контакте с больными коронавирусом нужно использовать полный набор СИЗ. Я в ужасе. Я серьезно думаю о том, смогу ли я продолжать работать врачом. Я не боюсь заболеть — я молодой и здоровый. Но не могу справиться с мыслью, что в таких условиях я могу заразить других пациентов, которые могут умереть, — а такой риск всегда остается, если нет надлежащего СИЗ. Это ужасно, это неописуемо. Это не сезонный грипп. Это новый вирус с большей смертностью, и мы знаем о нем гораздо меньше. Я не могу поверить, что Управление общественным здравоохранением Англии изменило рекомендации по СИЗ.

Мне также непонятно, почему у докторов больше не берут анализы и не отслеживают их контакты. Сотрудникам больницы говорят, что их не будут тестировать без выраженных симптомов. Это невероятно. Если нам не дают пройти тестирование, то как мы узнаем, сколько других людей — пациентов — мы заражаем?

• Читайте больше на нашем Telegram-канале. Присоединиться к нему можно ЗДЕСЬ

Франческа Кортелларо, доктор в больнице Сан-Карло Борромео в Милане

Пациенты с COVID-19 умирают одни, без присутствия родственников. Когда смерть близка, они знают это, потому что находятся в сознании. Последний такой случай был сегодня вечером. Это была бабушка, она хотела увидеть свою внучку. Я вытащила телефон и позвонила ей по видеосвязи. Они попрощались. Вскоре после этого она умерла. У меня длинный список таких видеозвонков — я называю это прощальным списком. Я надеюсь, что нам дадут айпады — трех или четырех будет достаточно, чтобы не дать людям умирать в одиночестве. 

Карла Маэстрини, координатор отделения интенсивной терапии больницы Кремоны

К сожалению, в нашей больнице пока не было случаев, когда тяжелый пациент выздоравливал. Мы бы хотели, чтобы они поправились, чтобы можно было снять их с аппаратов искусственной вентиляции легких. Должно случиться хоть что-то хорошее, чтобы мы знали, что делаем правильное дело. <…> Каждый вечер я прихожу домой и просто падаю на кровать. Я засыпаю, но будто бы не сплю, потому что каждый час просыпаюсь от кошмаров. Моя дочь и муж ждут меня дома, они пытаются поговорить со мной, но я их не слышу. Это ужасно. 

Даниэль Маккини, хирург больницы Humanitas Gavazzeni е Castelli в Бергамо

Больше нет ни хирургов, ни урологов, ни ортопедов. Мы все — врачи, которые делают общее дело. Число случаев увеличилось до 15–20 госпитализаций в день по одной и той же причине. Результаты тестов приходят один за другим: положительные, положительные, положительные. Внезапно система скорой и неотложной помощи развалилась, и нам дали экстренную команду: наша помощь необходима неотложке. Быстрый брифинг для того, чтобы научить врачей пользоваться техникой в неотложке, и через несколько минут я уже внизу, на фронте, рядом с другими воинами. 

Набор жалоб всегда одинаковый: лихорадка и затрудненное дыхание, лихорадка и кашель, дыхательная недостаточность. Анализы и рентгенология всегда показывают одно: двусторонняя интерстициальная пневмония. Всех нужно госпитализировать. Некоторым уже должна быть сделана интубация — их отправляют в отделение интенсивной терапии. Для других, к сожалению, уже поздно. Отделение интенсивной терапии заполнено, его приходится расширять. Каждая комната с аппаратом искусственной вентиляции легких на вес золота — все операционные, которые сейчас не используются, передаются отделению интенсивной терапии. 

Мне кажется удивительным, как, по крайней мере в моей больнице, удалось за столь короткое время развернуть реорганизацию ресурсов, столь точно разработанную для подготовки к такой масштабной катастрофе. И каждая часть нашего механизма — койки, посещения врачей, задачи персонала, рабочие смены — пересматривается и реорганизуется ежедневно, чтобы принимать все больше людей.

Медицинский персонал измотан. Я вижу усталость на лицах людей, которые самоотверженно трудятся, забыв об отдыхе, несмотря на изнурительную нагрузку. Я видел, как люди остаются работать, хотя их смены давно окончены; сверхурочный труд вошел в привычку. Я вижу солидарность, которую проявляет каждый из нас, я вижу, как мои коллеги-терапевты спрашивают друг у друга: «Могу ли я помочь тебе?» или «Оставь эту госпитализацию мне, я займусь ею». Вижу врачей, которые двигают кровати, перевозят пациентов и делают процедуры вместо медсестер. И я вижу медсестер, которые плачут оттого, что не могут спасти всех, и пациентов, чьи жизненные показатели говорят о том, что вскоре они умрут. У нас больше нет ни смен, ни графиков. Социальная жизнь для нас приостановлена.

Я почти две недели не видел ни своего сына, ни других родственников из-за страха заразить их, особенно пожилую бабушку и родственников с проблемами со здоровьем.

Анджело Вассасори, реаниматолог из Бергамо

(перевод Екатерины Демьяновой с незначительными правками «Медузы»)

С 22 февраля появились первые больные. Уже 28-го мое реаниматологическое отделение было полностью занято больными коронавирусом. В субботу, 29-го, у меня немного поднялась температура, но это были тяжелые дни, и даже в воскресенье я дежурил до полуночи. В понедельник утром все было окей, а к вечеру температура поднялась до 38,9.

Парацетамол не помог. Я не был уверен, что это COVID-19, но знал, что реанимационное отделение переполнено, и закрылся у себя в комнате. В течение двух дней мне оставляли еду под дверью. Я брал ее в перчатках и в маске, а потом обеззараживал посуду. Общались мы по телефону. Но этого оказалось недостаточно: моя жена и старшая 18-летняя дочь заразились. А близнецы 14 лет и 11-летняя дочка — пока нет.

В среду, 4 марта, у меня взяли мазок, в четверг подтвердилось, что я болен. Температура держалась в районе 39 градусов. Вечером мне стало трудно дышать. У меня пропало обоняние, и я перестал ощущать вкус, с трудом различал предметы. Из-за недостатка кислорода у меня начались головная боль и диарея. Я позвонил в больницу, но мест в реанимации не было. Я знал, что долго мне не продержаться. Я пытался вдохнуть, но воздух почти не поступал в легкие. В 23:00 мне позвонили из больницы и сказали, что освободилось место. Рентген подтвердил воспаление легких. Меня подключили к аппарату для вентиляции легких. Я попытался обойтись без медикаментозной комы и интубации. Но это было нелегко, я все-таки потерял сознание. Самый тяжелый момент — начало. В шлеме для искусственной вентиляции легких шум оглушающий и очень жарко. Ты потеешь, и кажется, что задыхаешься еще больше. Но потом чувствуешь, что воздух начинает поступать. Я реаниматолог, много наблюдал за зараженными, знал, как они реагируют, и это мне помогло. Мне давали коктейль из антивирусных препаратов, предусмотренный протоколом.

Два дня меня как будто не было. Во сне ты замечаешь, что тебе подают кислород и жидкость. Время сжимается до мгновения — теперь я знаю, что это и есть граница между жизнью и смертью, этот момент ускорения, который зачеркивает прошлое и настоящее. Мне казалось, что я дома и только что проснулся. Но рядом со мной лежал мой бывший пациент, которого я лечил от коронавируса. Любой предмет казался мне новым и необыкновенным, как ребенку. Сейчас я в отделении гастроэнтерологии, переоборудованном в инфекционное. Дышу с помощью маски. Рядом со мной мои бывшие пациенты.