Кикабидзе: Недавно с мамой Саакашвили встречался, она говорит: "Боюсь за него все время"

Каким должен был быть финал фильма "Мимино" и почему эти сцены вырезали, есть ли будущее у политического тандема Владимира Зеленского и Михаила Саакашвили, правильным ли оказалось принятое в 2008 году решение не ездить на гастроли в Россию.

• Читайте больше на нашем Telegram-канале. Присоединиться к нему можно ЗДЕСЬ

Об этом, а также о том, что пообещал ему перед смертью кинорежиссер Георгий Данелия, в авторской программе основателя издания "ГОРДОН" Дмитрия Гордона рассказал грузинский певец и киноактер Вахтанг Кикабидзе.

– Вахтанг Константинович, добрый вечер!

– Добрый вечер!

– Как вы себя чувствуете? Как в Тбилиси дела идут?

– Коронавирус. Сидим дома. Есть такая песня: "Сиди дома, не гуляй".

– Да, да, да...

(Смеются.)

Разве можно было предположить когда-то в старом-добром Советском Союзе, что придет коронавирус?

– Когда Советский Союз был, тогда уже был коронавирус.

– Мы просто об этом не знали.

– Не знали, да.

(Смеются.)

– В Тбилиси все спокойно, все нормально?

– Да, спасибо.

– Нет чрезвычайного положения? Никаких проблем нет?

– Ну так, знаешь, по международным стандартам.

– Вы верите в то, что коронавирус существует?

– У меня свое личное мнение есть, но я сейчас не буду встревать, чтобы не обижать тех, которые верят в это.

– Пусть верят дальше?

– Да, пусть верят. Посмотрим, куда выедет это все.

– Как повлиял карантин на ваш привычный образ жизни?

– Думаю, что не только на мой повлиял. Он очень многих беспокоит. Некоторые вообще в одноквартирных домах живут. И когда слышат, что "вам надо в изоляцию", то хотят выгнать всех своих близких, чтобы одним остаться. Понимаете?

Надо ко всему быть готовым. Грузия – маленькая страна. Безработица, к сожалению, большая. Например, была передача: есть такой район Болниси, где производят почти всю зелень, которая на базары Грузии поставляется. В основном азербайджанское население в этом районе. И у них все это пропадало, портилось. Люди выходили, выли, кричали, плакали: "Что нам делать? Надо, чтобы кто-то это принимал". Выбрасывают. Потом какая-то компания пришла – и начала закупать за копейки. Я все время слежу за этими делами, мне интересно. Говорили, что "если вы сдавали, допустим, за рубль, они на базаре продают за пять рублей".

Есть много неурядиц. А так – я думаю, везде одно и то же происходит.

– У вас много произведений искусства. Когда свободное время, как сейчас, на карантине, вы можете ходить от одной картины к другой, созерцать, радоваться искусству. А чем еще на карантине вы занимаетесь? Что читаете, что смотрите?

– Смотрю всегда украинские каналы, обязательно. Мне просто интересно, что там происходит в связи с Михаилом Николаевичем [Саакашвили]. Потом я закончил сценарии, никто мне не мешает. Я когда прихожу домой из больницы, с диализа, говорю: "Мне надо побыть одному. Вдруг я какую-нибудь заразу принес". И никто не заходит в комнату. Сижу – тихо, спокойно... (Посмеивается.)

Грустно, что все это так происходит. Я думаю, что переболеем. Люди хуже этого вируса видели, видели военных со стрельбой. Но о таком я и не слышал никогда.

– Знаете, как говорят? "Пережили изобилие – переживем и кризис".

– Старый анекдот был. "Жили мы бедно, – еврей сказал, – а потом нас ограбили".

(Смеются.)

– Вахтанг Константинович, с кем-то из знаменитых коллег, артистов вы созваниваетесь? Как-то друг друга поддерживаете?

– Ну, звонят ребята. Я тоже звоню, конечно. Поддерживать не можем, потому что из-за коронавируса все концерты отменились, у всех. Но если позвонят, спросят: "Ну как, не поется?" – я говорю: "Поется, но некому слушать". Но ничего. Я думаю, все образуется.

– Многие артисты жалуются сейчас, что очень сильно экономически пострадали. Говорят даже, Филипп Киркоров распродает свои костюмы. У вас тоже плохо все? На жизнь хоть хватает?

– Вот я хочу выкупить у него серьги, чтобы потом перепродать.(Смеются.)

– Вы кепки свои не продаете?

– Нет, кепку не могу продать. Мой друг мне две кепки привез почти 20 лет тому назад из Японии. О кепках – отдельный разговор. Потому что такие кепки, такого фасона у нас не умеют шить – узенькие, маленькие. У нас шьют аэродромы. Шили раньше. 

– Но вы же об этой кепке пели когда-то: "По аэродрому, по аэродрому..."?

– Ветер был, открытая площадка, и волосы все время торчали вот так. (Изображает растрепанные волосы.) И я взял надел кепку. На аэродроме всегда дует ветер.

– Привез он вам две кепки, говорите?

– Две кепки, да. Потом, когда я узнал, за сколько он купил одну кепку, я сказал: "Привез бы 10–12 – я бы друзьям..." Потому что мои друзья все время у меня просят одолжить, поносить на несколько дней кепку.

– Вахтанг Константинович, когда-то грузинские артисты мне говорили, что "нам [Бидзина] Иванишвили помогает, платит каждый месяц какие-то деньги". Сегодня вам, другим грузинским артистам Иванишвили помогает?

– Иванишвили – это кто?

– (С улыбкой.) Понятия не имею.

– (Саркастически.) А, бывший премьер-министр.

– Да.

– Наверное, он на меня обижен. Когда он приехал в Грузию и начал вкладываться в какие-то проекты – что-то здесь строилось, люди его ждали. А когда стало очевидно, что он это делал из-за политики, тогда люди по-другому на него начали смотреть.

Дело в том, что деньги – это не самое главное, Дима, в жизни. Сейчас мы до сих пор так, с юмором, говорили. Есть такая фраза в русском языке: "Люби меня, как я тебя". Когда-то в поездах ходили глухонемые по вагонам, на остановках продавали фотографии – профили мужчины и женщины, и было написано: "Люби меня, как я тебя". Человек должен любить ближнего обязательно.

Из всех стран, которые нас окружают, считаю, что самые близкие люди для нас украинцы, Украина многонациональная. Я даже хочу три слова сказать по-грузински. (Говорит по-грузински.) Хай живе вільна Україна!

Нормального человека деньгами купить невозможно. Он себя перестанет уважать.

Я не хочу о политике говорить. Но огромное количество сейчас в Грузии обездоленных людей. Это несчастье пришло во все страны нашего шарика. Здесь очень многие люди, около 100 тысяч человек, сами на свой хлеб зарабатывали. Сидели на базарах, продавали овощи и так далее. И когда это все закрылось, они вообще без работы остались. Они не могут обеспечить семью, для внуков, правнуков, детей каждодневное питание. Я все время посматриваю наши новости, жду, когда же скажут, сколько может государство людям выделить. Пока на эту тему никто не говорит.

Сейчас у нас дети учатся по интернету, уроки им преподают. Моя правнучка в деревне. Она там очень хорошо занимается перед телевизором, оказывается. Включает – и считает, что она участвует в передаче. А у тех людей даже телевизоров нет. А дети есть. У этих людей нет денег на хлеб насущный. Оппозиция 24 часа говорит об этом: "Наконец скажите нам, какой у вас план". Потому что очень скоро начнется большой кризис во всем мире". Я думаю, что этот вирус перевернет все вверх ногами. Политику, экономику, бизнес. И заранее надо быть готовыми. Почему в Америке так быстро вдруг начал вирус распространяться? Потому что верхушка на это серьезно в свое время не посмотрела, наверное. Я так думаю.

– (Поднимает палец, как персонаж Кикабидзе из "Мимино".) "Я так думаю".

– Да-а... Президент Америки этого фильма не видел. Он не знает, почему я говорю: "Я так думаю". "Мимино"... Колоссально распространяется сейчас [коронавирус] в Америке...

Человек один раз рождается, Дима. Он должен жить спокойно, у него должна быть работа. Не имеет значения, чем он занимается. Он должен быть спокоен, когда дети идут в школу. Он должен знать, что может купить детям одежду раз в месяц. Это все важно, это все непростые дела.

Когда наши с гордостью говорят, что у нас самый маленький процент смертности... Мы маленькая страна. А Россия, по-моему, до конца ничего не говорит. Когда мне мои друзья звонят, они другие цифры называют абсолютно. Нас наказывает, наверное, Бог за то, что какие-то вещи мы неправильно делаем на нашем шарике.

– Вахтанг Константинович, я знаю, с каким пристальным вниманием вы следите за тем, что происходит в Украине. И вспоминаю, как Владимир Зеленский, который тогда был генеральным продюсером телеканала "Интер", хотел с ребятами снимать игровые фильмы. Мы с ним встретились, и он говорит: "Ты можешь помочь? Вот я хочу сделать четыре фильма: Кикабидзе, Кобзон, Гурченко и..." (Пауза.) Боже, кто-то еще... "Познакомить можно?" Помню: гримерка в Октябрьском дворце после вашего концерта, и я вас познакомил с Владимиром Зеленским. Могли ли вы тогда представить себе, что это будущий президент Украины?

– Дима, сейчас я по отчеству не обращаюсь к тебе. Пусть зрители не обижаются. Ладно?

– Конечно.

– Потому что мы друг друга знаем...

Я думаю, что единственная страна, где заранее предсказать ничего нельзя, – это Соединенные Штаты. Это страна свободная. У нас такое представить было невозможно. Когда я узнал, что он будет баллотироваться, мы были в Киеве. У меня был концерт. Я тогда от "Квартала-95" работал. Вся его команда зашла ко мне за кулисы, и зашел Зеленский. И я сказал: "Ты обязательно станешь президентом, но когда ты им станешь, я буду говорить: "Господин президент, как вы поживаете?"

В "Мимино" есть [эпизод]: "Какой размер ноги?" – "42". – "У нас в Грузии говорят: "У него хорошая нога". И я, в общем-то, точно попал в цель. Я думаю, что ему сегодня очень тяжело. Потому что политика – это такая профессия (тебе лучше знать), что надо все время лавировать. Грузия не выдерживает одного олигарха. Одного! А Украина – огромная страна. И я представляю, как сейчас там происходит все. Команда должна быть рядом с ним очень сильная и рисковая, очень умная, образованная, молодая. И они постепенно все на ноги поставят. Это мое личное мнение.

– Владимир Зеленский президент уже год. Как вам этот год со стороны?

– Со стороны, кроме уважения, он ничего не вызывает. Потому что все-таки его не так хают, как в Москве на этой [телевизионной] программе... Знаешь, о чем я говорю?

– Конечно.

– Я целый год каждый вечер включал эту программу. Начиналось с того, что с этой стороны стояли представители Украины. А с той стороны – значит, представители Москвы. И еще в партере очень много сидело. И этот – как его? – ведущий, когда начинали "украинцы" что-то говорить, старался их как-то заткнуть...

– [Владимир] Соловьев... Ну, там такие представители Украины, как вы представитель Ботсваны. Это местные.

– Я понял, да, это все я понял...

Я на его стороне. Потому что молодежи надо дорогу давать. Есть фильм такой, среднего пошиба: "Рэмбо. Первая кровь". Потом, там, "Третья кровь", "Четвертая кровь"... Раз они это снимают – значит, надо обновлять... Может, я по-русски не очень объясняюсь, но, думаю, зрители меня поймут.

Вот у нас сейчас выборы начинаются, и никто не знает, чем это закончится. Если даже закончится не так, как хотят люди, я думаю, все равно парламент поймет, что они неправильно живут. Надо общаться с людьми и слушать источники всех мнений, претензии – и делать все так, чтобы люди хотя бы не ругали тебя, хотя бы поддерживали.

– Недавно, выступая на одном из наших телевизионных каналов, я обратился к президенту Зеленскому с просьбой немедленно назначить Михаила Саакашвили премьер-министром Украины. На следующий день Владимир Зеленский принял Михаила Саакашвили и предложил ему пост вице-премьер-министра по реформам. Что поднялось – страшное дело... Боятся все Саакашвили.

– Я знал, что так произойдет. Когда об этом услышал, сразу сказал, что все в обратную сторону пойдет. Тандем Зеленский и Саакашвили – это очень серьезная вещь. Я хочу сказать тем людям, которые не захотели, чтобы он стал премьером. И дело не в премьерстве. Если в парламенте появится несколько таких людей, рисковых, образованных, воспитанных, начитанных и талантливых, как Саакашвили и Зеленский, постепенно все поменяется. И очень многие даже поддержат их, чтобы им простили, что они сейчас не проголосовали.

– Я правильно поступил? Вы меня поддерживаете?

– Я на твоей стороне в любое время.

Недавно с мамой Саакашвили встречался, она говорит: "Боюсь за него все время"
– Как вы к Саакашвили относитесь? Прошло уже столько лет, как он не президент Грузии...

– Я его очень люблю. Мы давно знакомы, я знаю очень хорошо его маму. Он необычный политик. Иногда бизнесмены думают, что они политики. Это разные вещи. У Саакашвили при всей его якобы необузданности, мозги очень хорошо работают. Это большая редкость в политике. Очень большая. Один раз я минут 10, наверное, с ним разговаривал, что-то рассказывал. И я вдруг вижу, что он меня не слушает. Обращаюсь к нему: "Миша..." – "Да, – говорит, – я все понял". На другой день сказал мне, что понял, что я подумал, будто он меня не слушает.

Политиков можно на пальцах перечесть. Но есть еще такой момент в политике: приходит какой-то неизвестный человек, и потом история его записывает золотыми буквами. Вот Миша записан в истории маленькой Грузии золотыми буквами. Я уверен, что когда меня не будет уже, мои правнуки все равно будут знать, кто он такой. Потому что его назвали "Михаил-строитель": он перестроил почти все в Грузии.

Я хочу Зеленскому вот этого пожелать: чтобы у него команда была, которая его не будет подставлять и предавать. Это очень важно. То, что они тандем создали, скомпоновались [с Саакашвили], мне очень нравится. И, наверное, магарыч за мной, раз ты первый про Мишу сказал. Должны встретиться. (Улыбается)

– Вахтанг Константинович, после ухода Саакашвили с президентского поста в Грузии стало хуже или лучше?

– Хуже стало, конечно. Все вдруг мнение меняют... Я сейчас никого не хочу хаять, но хуже стало во всех отраслях. Я часто бываю в Украине и мы встречаемся с Саакашвили. Я знаю, что близкие к нему люди звонят ему, советуются – он какие-то советы дает. Ну, политика, в общем-то, такая профессия, что половины мы до конца не поймем, что там происходит. Но то, что он необычный человек, и то, что он политик настоящий, я могу где угодно поклясться и сказать, что это так.

– А если бы он решил сейчас вернуться в Грузию и баллотироваться на президентский пост – у вас же скоро выборы – грузины его поддержали бы или нет?

– Ну как по телевидению я вижу, очень многие будут поддерживать, да. Знаете, массе всегда нужен лидер. Это общеизвестная болезнь. А что он потом будет делать... Они потом будут говорить, что "если бы мы представили, что будет так, мы бы его не выбирали". Но я, например, такого второго политика не встречал. А мне 82 года исполняется через два месяца.

Он необычный человек. Недавно я с его мамой Гиули встречался, мы разговорились. Спрашиваю: "Как там Миша?" Это было после того самого его пленения на границе. Она сказала: "Я так за него боюсь все время..." Он когда чего-то хочет, наверное, думает, что все это знают и должны так же хотеть. И вот у меня такое мнение: если бы он не озвучил, что его могут назначить на пост премьер-министра, может быть, это и прошло бы. Но он рассказал сам. И начали грузины: "Не надо было ему самому говорить. Потому что Зеленский в свое время сказал..." Да какая разница? Я думаю, он придет – и украинцы оценят все, чем он будет заниматься. Чем это кончится для него, не знаю.

– Вахтанг Константинович, ваше отношение к Путину за последнее время изменилось или нет?

– Вот сейчас, до нашего разговора, я как раз на эту тему говорил дома. Знаете, как масса судит, как человеческий ум устроен? Как он для себя делает то, что ему нужно. Потому что он свое дело делает. Но со стороны если посмотреть, это все иначе выглядит. Понимаете? Когда режиссер снимает кино, а потом фильм не получает такого ажиотажа, как хотелось, он говорит: "Я бы его снял второй раз. Сейчас я знаю, как". А второй раз снять невозможно.

Во главе всех стран стоят необычные люди – политики. И все зависит от их мозгов: как они смотрят на жизнь, на нашу маленькую планету, на то, как они себя должны вести. Все зависит от них, и все должно предъявляться им. Потому что история пишется черным по белому. И когда-нибудь эти бумаги поднимут.

Мы – многострадальный народ. Потому что здесь у нас ползучая аннексия идет, каждый день похищают людей. У одного человека, допустим, дом здесь, а за проволокой похоронена жена. Если он туда придет, его сразу автоматчики заберут. Есть какие-то вещи, о которых мы много не говорим, и в России об этом не знают. И я думаю, что их время уже прошло. Нельзя играться в завоевателя.

– А то, что рейтинг Путина упал до рекордных 20%, – о чем это говорит вам?

– Я и не сомневался. Еще упадет. Потому что неправильная политика. Россия – огромная, красивая, хлебосольная страна, населенная замечательными людьми, читающая, с прекрасным искусством, поэзией. Что они все время соседям доставляют неудобства? Я все время говорил: "Украина тоже не маленькая страна. Так с ними разговаривать нельзя. С нами – можно, потому что нам некуда деться". Но это все огромный грех.

– Вы в Россию до сих пор не ездите?

– Нет. Я с 2008 года ни в одном городе не был. Но у меня есть отдушина. У меня замечательная русскоязычная программа. И когда мне хочется петь эти песни, я приезжаю в Украину.

– Я обратил внимание, что сейчас на центральных российских каналах очень часто идут программы с вашим участием и фильмы, где вы исполняете главные роли. Какие эмоции это у вас вызывает?

– Начнем с того, что политика и народ – это не одно и то же, это разные вещи. У меня очень много писем лежит с приглашениями в разные города, начиная с Дальнего Востока. Они говорят: "Это же Путин – это не мы". Но я в это дело не встреваю...

– То есть на гастроли приглашают?

– Все время приглашают. Но нельзя петь тем людям, которые тебя хотят побить. Я имею в виду политиков. Не всех, конечно. Если вошел к тебе танк с каким-то флагом, ты в эту страну не должен ехать петь и развлекать. Правильно? Я думаю, что история на свои места все расставит. И если я в то время еще буду жив, я тебе позвоню и скажу: "Дима, я еду с концертом в Москву".

– А вас тянет поехать в Москву, Питер, там, в Самару?

– Для них петь очень хочу, да. Но не могу.

– Можно сформулировать: что должно произойти, чтобы вы поехали петь в Россию?

– Политика если поменяется, я поеду на любые выступления, на концерты – на что угодно. Чтобы россияне не думали, что мы, грузины, – их враги. Потому что в Грузии считают, что Кремль – это наш враг. Украинцы считают, что это враг. Бразильцы пока не знают – далеко это. Если бы была Бразильская ССР, может, они тоже считали бы так.

(Смеются.)


Я отказался от концерта в Кремлевском дворце. И очень много коллег, которых я считал друзьями, начали обо мне отвратительные вещи говорить по интернету.

– Я вас очень люблю не только потому, что вы символ моего детства и юности, не только потому, что мы столько лет дружим. Я вас люблю за то, что вы настоящий мужчина. Такая редкость! Вы сказали в 2008 году: "Они вошли на мою территорию, они отняли у моей страны землю. Ноги моей там не будет". Отказались от ордена, который вам тогда дали к юбилею.

– Еще надо учесть, что почти вся работа у меня была там, в России. Здесь мало работы было.

– Все эти годы вас Россия щедро бы кормила, вы бы получали огромные гонорары за выступления. Сказали – и все, и нет вас там. Я хочу задать вам вопрос, неудобный, сразу предупреждаю. Я очень люблю Нани [Брегвадзе], я люблю Тамару Гвердцители, Валеру Меладзе, Сосо Павлиашвили, но они все поют в России. Почему?

– Ну, это надо у них спросить. Я не могу своих коллег сейчас как-то критиковать. Но я думаю, что если человек рот открыл и что-то сказал, он должен это выполнить, если он мужик. Жизнь – такая штука, Дима, что иногда начинают лавировать.

– Два года назад я присутствовал на вашем прекрасном юбилее в Батуми. А если бы вы были покладистым и не держали свое слово, могло бы это торжество произойти в Кремле? Вы не жалеете, что мы праздновали ваше 80-летие не в Кремле, а в Батуми?

– Нет, не жалею. Во-первых, в Батуми я на машине еду и не надо мне билет брать, тратиться, чтобы в Москву приехать. Когда мне [в России] давали орден и я отказался, мой концерт был объявлен в Кремлевском дворце. И его пришлось снять им. Я когда отказывался, то не думал, что такой ажиотаж будет. Но мы взрослые люди, отцы, деды. Просто сказал, что я не смогу своим внукам в глаза смотреть. Вот так и произошло. А потом это политики начали наматывать. И очень много моих близких друзей и коллег, которых я считал, в общем-то, друзьями, начали обо мне какие-то отвратительные вещи говорить по интернету. Потом они заявляли, что "мы это не говорили, это кто-то написал". Ладно, я сейчас не буду фамилии называть.

– Да, не надо. Мы знаем, кто это, но не надо.

– Мужик должен быть мужиком. О чем фильм "Мимино"? Раз он в этой горной деревне родился, где, в общем, ничего нет, кроме одного вертолета и коров, все равно это его родина, он должен там находиться, он там должен жить и стараться, чтобы все стало лучше. Ты обязан, ты гражданин своей страны. И я думаю, что я правильно поступил. Хотя многие мои знакомые говорили мне, что не надо было: "Ну, взял бы ты орден. Зачем тебе эта головоломка?" А я заранее не думал об этом. Какая разница? Лишнего не надо брать.

– Вы вспомнили фильм "Мимино". Много вырезали оттуда?

– Много, да.

– А что самое лучшее?

– Финал. Его вырезали. Это вообще не комедия. Это философский фильм о том, что человек должен жить там, где родился. Это его место. У нас есть такой тост. (Говорит по-грузински.) Когда грузины это говорят, понятно, что за родину пьют... Там был такой финал. Персонаж Петре, который шил кепки, спрашивает: "Слушай, Валико, ты правда за границу будешь ездить?" – "Да". – "Привези..." Не то ножницы, не то еще что-то... И он за границей для друга-армянина покупает крокодила. А до этого в фильме был момент с Фрунзиком Мкртчяном: "Мой сосед попросил привезти крокодила зеленого цвета, а в Москве только красные". Комиссия сказала: "Слово "красные" надо выбросить. Оранжевые". Покупал крокодила и покупал для этого что-то, тот момент, где "Телави – Тель-Авив". А потом везде было вырезано, что было связано с Петре. А он был кузнецом. Фильм снимался на его родине, это зеленая альпийская зона. Вокруг огромные заснеженные горы, зеленая поляна, и он там подковывает лошадей... В финале, который мы видели на экране, Мизандари хочет открыть "Боржом", а стюардесса говорит: "Есть же открывалка". И он вдруг начинает: "Что вы все на меня кричите" Это потому, что он над домом летел, у него ностальгия. Он понимает, что ему не надо было там летать. Начинает плакать стюардесса. Потом говорит: "Нина, не плачь. Хочешь, я выйду?" Она: "Не хочу". – "А я, – говорит, – хочу". И как он выходил, мы уже не видели, это вырезано. И опять этот Петре стоит кует лошадь...


А, вот, забыл, он говорил: "Привези мне подковы, чтобы было написано Made in USA". Чтобы когда лошадь будет бежать, чтобы считали, что это из Америки подковы. Когда съехал на заднице главный герой... Мы очень серьезно играли эту сцену. [Ипполит] Хвичиа – гениальный комедийный актер был. У нас эту сцену вырезали. Из финала она исчезла. "Как там мои?" – спрашивает. "Дима приносит дрова, Юра приносит керосин... Все нормально. Соседи друг друга поддерживают". – "Ну я тогда пошел. Вот тебе подковы привез". – "Подожди. Сейчас мы побратались с Бостоном. Такая деревня – четыре дома всего. Они нам подковы присылают, только гвоздей нету". – "Гвозди я не привез. Но ты же мне не поручал гвозди?" – "Нет". И когда Валико поворачивается уходить, Петре начинает хохотать: "У тебя на заднице штаны лопнули". Из-за того что он вышел из самолета – и съехал на заднице. И вот это была финальная сцена. Вся суть фильма в этом была. "Дурак ты, Петре". – "А что?" – "Оглянись вокруг. Слева Эльбрус, справа Казбек. Такая красота, а ты мне прямо в жопу смотришь", – говорит...

(Смеются.)

Жизнь – сложная штука. Это не так просто – творить хорошие дела или плохие.

– Трагическая судьба у Фрунзика Мкртчяна была...

– И не говори, конечно. Уже он болел, у него был цирроз печени – и мне вдруг позвонил... Я знал, что он болеет. Мы перезванивались. Он начал ругать своего президента. Спрашиваю: "А что такое?" – "Я 20 лет стою в очереди на "Волгу". Это был как 850-й "Мерседес" для Советского Союза. 

– Да, да.

– Говорит: "Он мне не дает". Я говорю: "Ты приезжай в Тбилиси. Пойдем к Шеварднадзе на прием, он тебе сразу даст". Он приехал. Уже был похудевший и плохо себя чувствовал. Я позвонил, говорю: "Вот так, приехал [Мкртчян]. Хотим с Эдуардом Амвросиевичем..." И через пару дней нас позвали. А у меня были долги тогда. И когда вошли, вот так встали, он встретил, обнял. Я говорю: "Ему столько лет не дают "Волгу". Через пять секунд он ему разрешение написал. Я думаю: "Сейчас я тоже скажу – он мне даст. Я продам. Потом долги отдам". Говорю: "И мне". – "Тебе, – говорит Шеварднадзе, – нет".

(Смеются.)



Мама стыдилась того, как я пою – хриплый голос... У нее меццо-сопрано было. А потом она сказала: "Давай с тобой дуэт запишем". Но я говорил "завтра", "послезавтра". Откладывал. До сих пор не могу себя простить
– Вахтанг Константинович, лучшие ваши роли, конечно, были сыграны в Советском Союзе. Вы обрели небывалую популярность. Я же помню, как у нас в Киеве носили пакеты, где было ваше лицо. На пакетах было четыре человека: Пугачева, Боярский, вы и Демис Руссос. То есть ваш расцвет пришелся на то время. Песни, "Орэра"... Дружба народов, черт побери, была настоящей в советские годы. Вы по Советскому Союзу тоскуете?

– Нет. Но чтобы меня неправильно не поняли... Мне очень не нравился герб Советского Союза. Какая фантазия должна быть у художника, чтобы это утвердить, или, там, у главы государства. Я недовольный был, потому что не мог представлять свою страну нигде. Ты входил в состав СССР, который не любили нигде почему-то. Потому что Кремль всех ругал: "Мы хорошие, а остальные все плохие".

– Венгрия, Чехословакия, Афганистан – везде наследили. 

– Да. Но духовность была. Вот что я хочу сказать. И все-таки люди друг друга как-то... Они знали, что они в этом котле варятся, и они друг к другу относились как к брату или как полубрату.

– Человечнее?

– Да, человечнее. Сейчас этого нет. Сейчас есть одно: если ты сильная страна, ты хорошая страна, а если ты не сильная и у тебя проблемы, ты плохая страна. А если ты очень хорошая страна, ты вообще самая вредная страна для всего мира.

Я думаю, что все-таки любить надо ближнего, любить надо соседа. Например, если на моей улице кто-то скончается... Дай Бог, чтобы 200 лет все жили... Но в этот день никто нигде не шумит, громко не включают телевизоры. Стараются проявить уважение к горю. У меня один друг в Москве очень близкий, Боря Михайлов. Когда его супруга скончалась, я прилетел в Москву к нему. А он на втором этаже живет, без лифта подъезд. И вдруг я утром слышу – какая-то ругань идет. А мы же привыкли: мы крышку от гроба ставим снаружи, пока не положат усопшего, не накроют и не вынесут. И там женщина, соседка – пришла и с ним ругалась: "Что такое? Ко мне должны гости прийти. Это уберите отсюда". Понимаешь, я о чем говорю?

– Да.

– Человек должен жить жизнью другого человека. Мне это объяснить очень трудно. Моя мама была очень верующей женщиной. Я маленький спросил: "А что, Иисус Христос в церквях разными художниками нарисован? Я знаю, что это Иисус Христос, но они друг на друга не похожи..." Она пела в церковном хоре. Вообще мама была профессиональная певица. И я когда якобы заканчивал обучение в школе, я за ней заходил, Но я в школу на самом деле не ходил. И я спросил: "Мама, ты знаешь все приходы. Я каждый день это вижу. А кто он? Где он?" Она говорит: "В тебе он заложен. Это Бог. Каким ты вырастешь человеком, таким у тебя будет и Бог".

Вот я хочу политикам сказать: им надо иногда наверх смотреть и извиняться, наверное, перед Всевышним. Потому что когда они творят плохие дела, это все вернется к ним. Все, абсолютно. Не от меня, не от тебя, не от наших детей – от праправнуков вернется. История такая, она ничего не прощает никому. На эту тему много написано.

– А вы маму с папой часто вспоминаете?

– Ну, папу я последний раз видел, наверное, когда мне было четыре года. У него было минус 11 зрение. Он был не военнопригодный. Он сам ушел [на фронт]. Мама рассказывала, что он сказал: "Мне стыдно по улице ходить". Он был журналистом, знал несколько языков.

– На фронт ушел?

– Когда я подрос – понял, что его, наверное, в разведку взяли, из-за знания языков. Когда мама меня привела прощаться к нему в казарму, вышел очень седой человек – он рано поседел – и у него в руках был бумажный кулек с семечками. Он мне дал, и я эти семечки ел. А он меня целовал, целовал, целовал... У него были тогда ромбики лейтенанта...

А маму до ее смерти я никогда во сне не видел. А вот сейчас в месяц два-три раза она снится мне. У меня было ощущение, что мама будет всегда жить. С детства я так для себя думал, что она будет всегда. Она стыдилась того, как я пою – хриплый голос... У нее меццо-сопрано было. "Как тебе не стыдно? Люди на тебя билеты покупают". Когда приходила, я очень нервничал на концерте. А потом она сказала: "Наверное, что-то в тебе есть. Давай мы с тобой дуэт запишем". Но из-за того, что я думал, что с ней ничего не может произойти, я говорил "завтра", "послезавтра". Откладывал. До сих пор я не могу себя простить, что она попросила, а я так несерьезно к этому отнесся.

– А как она вам снится?

– Что-то она мне все время говорит и гладит по голове рукой.

У меня есть одна песня, очень красивая... Была такая Галина Сорочан, замечательный композитор питерский. Она написала музыку, а Глеб Горбовский – текст. Я хотел отцу посвятить. Я вообще трепетно отношусь к ветеранам войны. Их очень мало. У меня несколько песен есть... Сейчас не могу петь без музыки, но я хочу прочесть два куплета.

Нет, не наскучит эта песня мне,
И вы, услышав, все поймете сами.
В час передышки редкой на войне
Отец когда-то пел ее с друзьями
Отцовская песня, знакомая с детства,
Она сыновьям остается в наследство.
И к самому сердцу опять прикоснулась
Отцовская песня, отцовская юность.
В финальном припеве текст меняется:

И этой песне сына научу.
Станет взрослым, он научит сына.
Люди плачут в зале...

Родителей надо уважать. Мне очень жалко, что я без отца вырос. Очень много молодежи знаю, которая не понимает, что такое родители. У нас более-менее еще с этим дела обстоят хорошо, потому что это все-таки Кавказ.

– Вахтанг Константинович, вы о Боге говорили. Вы верите в Бога?

– Человек во что-то должен верить. Я очень часто хожу в церковь, потому что у меня такое ощущение, что я от чего-то очищаюсь. Там всегда пахнет ладаном, тихо, никто не кричит, никто не машет руками, ты можешь поставить свечку, о своем подумать. Не знаю о чем – у каждого человека свои проблемы. Очень красиво, приятно смотреть на эти все иконы. Я, кстати, и в синагогу тоже часто заходил, и в мечети бывал. Мне это интересно было.

– Вы, может, тайный еврей?

– Когда я узнаю, что я тайный еврей, на второй день уеду. Тайно...

(Смеются.)

Человек должен верить, что кто-то на него смотрит сверху и может указать место. И потом – моя мама из такого рода была, что это очень было важно. С IX века до конца анархизма Багратиони были на грузинском троне. И у них все отобрали, как у того еврея: "Жили мы бедно, а потом нас ограбили". Храм – это хорошо.

– В советское время за фильм "ТАСС уполномочен заявить" вы получили премию КГБ. Скажите, КГБ к вам подходы делал: "Давайте работать, давайте нам рассказывать, что происходит"?

– Мне сказали, что там лежало письмо. От кого, не сказали. "Кикабидзе Вахтанг Константинович, гражданин Грузии, любит рассказывать антисоветские анекдоты". А потом мне одно должностное лицо с погонами сказало: "Но тебе же мы не закрывали визу. Вот и езжай, ничего не спрашивай". И мы объездили пять континентов.

В 1967 году в Канаде нас сопровождало два больших чина. И всегда, когда мы на гастроли ездили, всех артистов из Советского Союза... У меня там знакомых вообще не было. 1967 год, я пацаном был. Мне позвонили: "Вас внизу спрашивают". Сообщил об этом КГБ. Я когда спустился, увидел, что сотрудник тоже спустился посмотреть, кто там. Я по лицу начал искать человека, который [ко мне пришел]... И увидел одного красивого седого грузина, хорошо одетого. Я прошел мимо него и начал народную песню насвистывать. Он: "Гамарджоба! Здравствуйте! Вы Кикабидзе?" По-грузински говорит. Я говорю: "Да". – "А как маму зовут твою?" Я говорю: "Манана". – "А папу – Константин? А бабушку?.." И все имена перечисляет. И вдруг он меня так обнял, большой человек был, красавец. Потом поднял сорочку – у него на груди было написано имя моего отца. Они вместе играли в сборной в футбол. Друзья детства были. И он на протяжении тех дней, пока мы там были, нас куда-то таскал, угощал. Ну, я видел, что не очень богатый человек, но он этим жил эти две недели.

– Вы вспомнили Шеварднадзе. Я у Эдуарда Амвросиевича когда-то был в гостях в Крцаниси, брал у него большое интервью. Он уже не был президентом Грузии. И мы с ним долго говорили о Сталине и Берии, непростых для каждого грузина людях. Что вы думаете сегодня, когда столько знаете о Сталине и Берии?

– Это исторические личности, Дима. То, что во времена Берии и Сталина всех моих родственников с маминой стороны перестреляли и отправили в ссылку, – это я знаю. Но история пишется людьми, писателями, представителями партий, революциями... Я так представляю: наверное, если бы я в то время жил – может быть, такой курвой я был бы... Я же не знаю. Все может быть. Есть очень старый анекдот. Когда Сталина начали убирать...

– ...из мавзолея...

– Он уже знает! Да. Сидит в кабинете Берия один и смотрит на портрет Сталина на стене. "Иосиф Виссарионович, что же с нами будет?" – "Что тебе сказать? Меня снимут, а тебя повесят". Это жизнь.

– Живой легендой сегодня вы себя ощущаете?

– Я никогда себя не ощущал даже артистом. У меня нет этого. Бог не дал, и слава Богу. Я просто думаю, что человек должен быть скромным, чем бы он ни занимался. Я один раз у Зураба Церетели был на ужине, и возле меня очень симпатичный человек сидел с супругой. Я чувствую, что я его знаю. Оказывается, он был министром финансов СССР. Фамилию забыл. И он мне сказал: "Вахтанг, когда я уйду с поста, меня никто и не вспомнит. А хороший артист – он очень долго живет". Философия жизни.

– Вы чувствуете сегодня, что годы уходят?

– К сожалению, да. Очень многих друзей я уже похоронил. Близкие начали болеть. Уже возраст подступает. Но я к этому отношусь очень спокойно. Потому что Бог подарил праздник – прожить какое-то время, поговорить с Гордоном по Skype... И надо, наверное, так уйти из жизни, чтобы потом твоих детей и внуков не ругали люди из-за тебя, чтобы хвостов не оставлять грязных. Это очень важно. А так – человек мог бы и не родиться. Наверное, столько гениев не родилось по каким-то причинам... Мы же не знаем.

– Несмотря на больные почки, несмотря на диализ, который вы делаете через день, вы хорошо выглядите, вот честно. Как вы себя чувствуете?

– (Показывает большой палец.) Вот так.

Данелия мне сказал: "Я первый уйду. А когда ты придешь в рай – я с правой стороны буду с удочками тебя ждать"
– Прекрасно!

– Ну, когда, там, начинают в моей клинике... Это такая болезнь, очень большая очередь стоит, чтобы попасть в больницу. Раньше не знали, от чего люди умирают... Врачи говорят: "Как вам не стыдно? Вы ноете, а Кикабидзе еще на гастроли ездит".

Мы заранее в клинике заказываем место. Я недавно в Израиле на концертах был и лежал в еврейской больнице. И вдруг врывается какая-то женщина: "Боже мой! Это вы?" Я говорю: "Да". – "Но как вы сюда попали?" – "По большому блату. Позвонили – заказали". Она не отходила, по четыре часа сидела со мной рядом. Пожилая женщина, медсестра русскоязычная.

– А сколько раз писали уже, что вы умерли, вы считали?

– Пять раз уже точно было. Последний раз женщину вычислили. Кстати, армянка была. И она сказала: "Я пошутить хотела". А может, правда хотела пошутить?

– Вы сказали о том, что многие ваши друзья уходят, один за другим. Я понимаю. Уходит поколение. Мы как-то с Ширвиндтом заговорили о Миронове. "Миронова нет, – Ширвиндт говорит, – умер". Заговорили о Папанове, о ком-то еще – и тех нет. Он остановился и говорит: "...б твою мать, все умерли!" У вас нет этого ощущения, что все умерли?

– Есть. Даже если бы коронавируса не было, я уже не хочу выходить в город, потому что не встречаю там людей, которых я всегда был рад увидеть. Это все с возрастом приходит, с годами. Какой-то дурак в свое время сказал – и потом это стало обиходной фразой: "Желаю тебе сладкой старости". Это неправда. Годы свое берут. И наша радость остается в детях, внуках, правнуках. Надо стараться, чтобы они выросли и были лучше нас, по жизни правильно ходили бы. Это очень важно.

– Мне посчастливилось лет восемь назад брать интервью у Георгия Данелии в его московской квартире. Я вышел под таким впечатлением, с ощущением, как будто к чему-то светлому и мудрому прикоснулся. Потрясающе просто. Вы тоскуете по нему?

– Как будто мне правую руку отрезали. Я тоскую, потому что мы были очень близкими друзьями. А до приглашения на экран я вообще его в жизни не видел... Когда он еще мог говорить – это было за полтора месяца до того, как его положили в больницу и в кому ввели, – он мне позвонил. В последний раз. И сказал: "Буба, я, наверное, буду уходить". Дословно сейчас рассказываю. Я говорю: "Николаевич, мы договаривались вместе уходить". – "Я же на восемь лет старше тебя. Я первый уйду. А когда ты придешь, ты пройдешь через ворота Святого Петра в рай – и я с правой стороны буду с удочками тебя ждать". Мы вместе рыбачили. Я говорю: "Если воды не будет – я не приду". И это на меня так подействовало, что я продолжение придумал. И сейчас рассказываю, что Данелии говорю: "И я тебя приглашу на рыбалку в раю. Мы будем ловить золотых рыбок. Вечером накроем рыбный стол: жареной, вареной рыбы... И пригласим всех наших друзей, которые раньше нас ушли и сюда пришли. И первый тост поднимем за тех, кто еще остался там, чтобы долго жили". Это закон жизни. Но смириться очень трудно.

Вот сейчас, пока мы говорим, Резо Габриадзе позвонил. Наверное, что-то посмотрел, что-то хотел сказать. Но я потом ему перезвоню.

– У вас есть любимый тост?

– Есть.

– Какой?

– Неудобно рассказывать. (Улыбается.)

– Вам все удобно.

– Я сейчас завуалированно скажу, а ты сам поймешь... Когда мне было 10 лет, я и мои друзья хотели научиться пить водку. Не знали, как водку пьют. А был у нас один пьющий парень, он был на семь лет старше нас. Кстати, русский, Панюков была фамилия. И он сказал: "Если хотите научиться, идите в филармонию. Там есть завгар дядя Жора, армянин. Сколько вас человек придет – на одну бутылку больше возьмите. И он вас научит". Нас было трое, мы с четырьмя бутылками пришли. А там испорченный грузовик стоит. И маленький человек с родинкой, прислонился спиной к дверям грузовика, спит. И мы так: "Кхе-кхе-кхе!" "В чем дело?" – он глаза открыл. "Дядя Жора, вот мы пришли, хотим научиться". – "Сколько бутылок принесли?" – "Нас трое. Четыре бутылки". – "Одну секунду". Он вскочил, залез в кабину – и на тарелке вытащил закуску: чищеные семечки, без шкурки. Положил, четыре фужера поставил для себя и нас троих, разлил одним махом, одинаково всем. "Когда, – говорит, – я скажу тост, вы должны мне хором ответить: "Дай Бог вам здоровья, дядя Жора!" И сейчас, думаю, за царицу Тамару выпить или за Давида-строителя, или за историю Грузии, или поэтов каких-то... Кто над нами будет смеяться, пусть спит на нашем этом..." (Жестикулирует.)

И сейчас когда кто-то водку наливает из моих домашних, "Дай Бог тебе здоровья, дядя Жора!", – эта фраза по Тбилиси ходит.

– Расскажите какой-нибудь анекдот из тех, которые вас впечатлили в последнее время.

– Сейчас расскажу анекдот, который я на концертах рассказываю. Можно любую национальность подставить. По пустыне Сахаре ползет украинец, допустим... Я когда рассказываю, говорю "грузин". Уже пятый день ползет, ходить не может, обезвоживание, губы потрескались, умирает. И вдруг он на горизонте увидел дерево. Думает, что это мираж. Подползает. Перед деревом стол стоит, за столом женщина. У нее цветные галстуки лежат на столе. Она галстуки в Сахаре продает. Он говорит: "Дайте мне глоток воды". – "Воды нет. Хотите – купите галстук". – "Нет, я умираю". – "Вот если проползете еще пять километров, там москвичи открыли ресторан. Вас напоят, накормят". Он пополз. Через две недели обратно уже еле-еле, подгребая под себя песок, опять к этому столу подползает. "Ну что, приняли москвичи в ресторане вас? Напоили?" – "Нет, без галстука не пустили в ресторан".

(Смеются.)

И еще второй, его мне в Одессе рассказали много лет тому назад. Я немного его переделал. У грузина жена умирает. Сидит седой человек, смотрит, как дети, внуки заходят в комнату, прощаются с мамой, бабушкой больной. И он, бедный, нервничает. Старшая дочь выходит и говорит: "Папа, мама хочет с тобой попрощаться". Все дети выходят – он заходит. Лежит исхудавшая женщина: одной ногой уже на том свете. Он спрашивает: "Манана, чем я могу тебе помочь?" Она говорит: "Я имею право на последнюю предсмертную просьбу?" – "Да, если я смогу выполнить". – "Выполни, пожалуйста, свой супружеский долг. Это моя просьба". Ну что-то там сварганил – вышел и рвет волосы на голове: "Что я наделал!?" Потом, через какое-то время заглядывает, а она напомаженная, летает, накрывает на стол, тарелки расставляет, что-то жарит, варит. "Что с тобой произошло?" – "А ты меня вылечил". – "Как тебе не стыдно? Если ты знала, что это лечит, я бы и твоего папу вылечил, и маму вылечил, и всех твоих родственников вылечил".

(Смеются.)

– Вахтанг Константинович, напоследок. Отец моего друга, зная, что я у вас буду брать у вас интервью, говорит: "Попроси его, пожалуйста, в конце ну хоть две строчки – эту мою, любимую: "По аэродрому, по аэродрому лайнер..." Я передаю его просьбу.

– Очень просят, кстати, эту песню везде. Она уже мне надоела, конечно. "Вот и все, что было, вот и все, что было, ты как хочешь это назови..." Нет, не могу.

Моя мама одну народную песню пела. Я сейчас пропою акапельно куплет – и потом переведу, о чем говорится в этой песне. Это народного поэта стихи. (Поет по-грузински.) "Опали листья у розы, соловей начал плакать. Не плачь, соловей. Потому что скоро придет весна – и опять расцветет все".

Я хочу пожелать Украине, чтобы все было хорошо. Потому что это нация достойная, эта страна многонациональная – она все умеет делать: и строить умеет, и воевать умеет, и петь умеет, и танцевать умеет, и пить умеет, и дружить умеет, что очень важно. Я всегда на их стороне был и останусь до конца. Всем моим друзьям большой привет. А тебя буду ждать в Батуми.

– Я приеду обязательно. Вахтанг Константинович, спасибо вам большое. Я вас очень люблю.

– Спасибо, мой дорогой. Огромное спасибо. Твою сумку я все время вожу на гастроли. Кто не знает: Гордон подарил мне очень красивую сумку на концерте.

– Спасибо!

– Дай Бог вам, хай живе!

Источник